«Долго и тщательно работал писатель над своим новым произведением, – вспоминала М. Поступальская. – Тысячи выписок по технике, физике, химии и биологии моря в толстых кожаных тетрадях с вырезками из газет и журналов о работе и новейших открытиях советских и зарубежных ученых, сотни книг – целая библиотека, от объемистых научных трудов до „Памятки краснофлотцу-подводнику“ и „Правил водолазной службы“, – скопились за это время в кабинете писателя. Г. Б. Адамова можно было встретить в научно-исследовательских институтах, в лабораториях ученых-океанографов…».

Да, конечно, среди героев Гр. Адамова вновь появлялся неунывающий, всем интересующийся пионер, подобранный моряками подводной лодки во время случайной гибели гражданского судна, опять пытался вывести чудо-подлодку под вражеские бомбы классовый предатель механик Горелов, но главы, посвященные океану, сами по себе оказались захватывающими.

«Бой подходил к концу. Каракатица теряла силы. Уцепившись двумя руками за тонкий выступ скалы, она пыталась остальными восемью обвить скользкое, змеиное тело мурены. Обычно серая с зелеными полосками и пятнами окраска каракатицы, так хорошо скрывавшая ее на фоне покрытой водорослями скалы, теперь, в разгар битвы, непрерывно менялась от ярости и страха, и по телу пробегала дымка всех оттенков. Кольцо упругой кожи у основания рук растянулось, и из него выглядывал темно-бурый попугайный клюв – большой, твердый, острый, способный прокусить до мозга голову даже крупной рыбы. Два больших круглых глаза сверкали то розовым, то голубым, то серебристо-зеленым огнем. Как всегда на охоте за рыбами, каракатица пыталась подтянуть врага своими хватательными руками, усеянными бесчисленными присосками, к челюстям, чтобы прокусить ему череп. Но враг – большая, двухметровая мурена – был слишком велик, ловок и силен. Ярко-желтая передняя часть рыбы, толстая и круглая, мелькала в неуловимо быстрых движениях, ее утиная пасть с бесчисленными острыми зубами рвала тело головоногого то с одной, то с другой стороны. Старая опытная каракатица, великан среди подобных ей, с честью выходившая до сих пор из многих сражений, впервые встретилась с таким неотразимым нападением. Она истощила уже почти весь запас чернильной жидкости, которой окрашивала вокруг себя воду до черноты. Она уже потеряла правый плавник и две руки, начисто отрезанные острыми зубами мурены. В этот критический момент она попробовала применить свое старое, испытанное средство в борьбе с длинномордыми рыбами. Взмахнув, как бичами, одновременно всеми шестью свободными руками, четырьмя короткими она обвила тело мурены, а две хватательные попыталась захлестнуть вокруг ее пасти. Но одна рука попала в пасть мурены и через мгновение бессильно повисла, извиваясь, как червяк. Другой рукой ей все же удалось сильно сжать страшные челюсти врага. Мурена яростно билась в этой петле. Ее длинное цилиндрическое тело свивалось в кольцо, потом разворачивалось и темный хвост с ужасной силой бил по каракатице, прильнувшей к скале. Понадобилось всего три таких удара, чтобы оглушенная каракатица ослабила петлю на пасти мурены. Еще несколько ударов – и пасть открылась, затем сомкнулась; длинная рука отделилась от головы и, свертываясь и развертываясь, медленно пошла ко дну…»

Или: «Рыбы-попугаи висели головами вниз, тихо шевеля серовато-фиолетовыми, в нежных красноватых пятнах хвостами, окаймленными белой полосой. Они старательно объедали маленькими толстогубыми ртами нежные коралловые веточки на скале. Порою одни из них с наполненным ртом долго и рассеянно, как жвачку, прожевывали пищу. Немного выше Павлик заметил трех крупных рыб-попугаев, окруженных небольшой стайкой мелких сине-полосатых губанов. Павлик сразу не понял, что делают эти губаны вокруг смирно висевших в воде огромных по сравнению с ними скарусов. Ему показалось сначала, что губаны вцепились в них со всех сторон и хотят разорвать на части. Но, приглядевшись, Павлик неожиданно и громко рассмеялся: „Парикмахерская! Рыбья парикмахерская!“ Округлые головы попугаев, их щеки и жаберные крышки с плотно сидящими крупными яйцевидными чешуями были покрыты слоем белой коралловой пыли. Казалось, что толстые, расфранченные, разодетые в пух и прах баре отдали в распоряжение услужливых парикмахеров свои откормленные, густо напудренные морды. Губаны нежно и осторожно снимали эту коралловую пыль со щек и жабер попугаев, своих богатых родственников, и, очевидно, с наслаждением поедали ее…»

И еще: «Проплывали то в одиночку, то целыми стадами разноцветные, нежно пульсирующие медузы. Мелькали рыбы, сверкая яркими красками. Проносились огромными стаями маленькие крылоногие моллюски с широкими плавниками и почти совершенно прозрачными, тонкими и нежными, как хрящ, раковинами. Креветки – изящные и тонкие морские рачки – стремительно охотились за ними и исчезали вместе с ними. Вдали мелькнула голубая искорка, скакнула вверх, упала вниз, встретилась с красной, синей, зеленой. Уже их сотни, тысячи, этих разноцветных, как драгоценные камни, скачущих верх и вниз, во все стороны искорок. Вот уже все вокруг исполосовано, исчерчено миллионами и миллиардами сверкающих и горящих нитей и точек. Как будто густой дождь из крошечных, пурпурных, сапфировых, изумрудных, золотых искр вихрем носится кругом. Это был танец сафирий, крохотных рачков из отряда веслоногих…»

Изящная точность подводных картин удивительным образом переплеталась с наивной простотой (возможно, обдуманной, – Г.П.) политических взглядов. «Подводная лодка была военным кораблем. Враги Советского Союза неоднократно пытались добыть чертежи таинственной подлодки, получить материалы и конструкторские расчеты. Вокруг завода, где шло ее строительство, день и ночь кружили шпионы; два ответственных работника завода, у которых они, очевидно, предполагали добыть на дому материалы о подлодке, были найдены убитыми; шпионов вылавливали, сажали в тюрьму, некоторых за убийство расстреляли. Но число их не уменьшалось, а дерзость, по мере приближения сроков окончания стройки, увеличивалась».

Весьма активный шпион проник и на борт «Пионера», что, впрочем, не помешало славным советским морякам пройти два океана, коснувшись множества тайн, некоторые из которых тайнами остаются и сегодня. Победа техники, описанной Гр. Адамовым, выглядела безусловной: подлодка «Пионер» могла опускаться на любые глубины, годами не выходить на поверхность, а корпус ее был построен из сплава, способного выдерживать давление свыше тысячи атмосфер. Электроэнергию брали прямо из океана – с помощью термоэлементов. Трех легких аккумуляторов хватало на все нужды и даже на ход. Огромная скорость в водной среде достигалась прожиганием воды: лодка буквально неслась в слое горячего пара. При этом «пучок лучей (ультразвуковых) давал на экране центрального поста подлодки изображение той части встреченного препятствия, от которой он отразился. Тысячи таких изображений от всех микроскопических мембран сливались в одно целое и давали в результате полную внешнюю форму предмета. Такие ультразвуковые прожекторы были расположены со всех сторон подлодки и непрерывно посылали на круговой экран центрального поста изображение всего, что встречалось впереди и кругом подлодки в радиусе двадцати километров».

«Вдруг все тело Павлика пронизало резкое металлическое скрежетание. – Гр. Адамову удавались такие эпизоды. – От резкого рывка за ногу Павлик покачнулся и чуть не упал. Огромный краб, высотой больше полуметра, сжав клешней колено Павлика и упираясь ногами в скалу, с невероятной силой тянул его к другому краю площадки. Оттуда виднелись поднимающиеся снизу клешни и когтистые, тонкие, как стальные прутья, ноги. Прежде чем Павлик смог что-то сообразить, на площадке появились еще несколько крабов и бросились к нему. Опять раздался ужасный, пронизывающий до мозга костей скрежет, сильный рывок за другую ногу, и Павлик, судорожно сжимая пистолет, упал на колено. Первый краб, отпустив ногу, быстро перехватил клешней руку Павлика около локтя. Дуло пистолета оказалось как раз против панцирной груди краба. Лишь одно мгновение глаза человека и животного встретились в упор, и сейчас же клешни краба разжались, его ноги подломились, и он осел на площадку скалы с замирающими движениями длинных усов. Павлик повернул дуло против новых набегающих врагов, и, не успев приблизиться к нему, словно придавленные невидимой силой, они покорно и тихо падали перед ним на колени, чтобы уже больше не встать. Лихорадочно водя пистолетом, Павлик даже не заметил, как освободилась его вторая нога из ужасных тисков. Он вскочил и побежал к краю площадки. Там оказалась другая пирамида, и по ней упорно поднимались кверху все новые и новые ряды нападающих. Убийственные звуковые волны в несколько мгновений разрушили и эту пирамиду. Продолжая зигзагообразно водить дулом по копошащейся внизу, на дне, массе, Павлик другой рукой пустил мотор прожектора на максимальное число оборотов. Световой конус быстро побежал по дну вокруг основания скалы, и за ним не отрываясь следовал смертоносный звуковой луч».

Третий крупный роман Гр. Адамова – «Изгнание владыки» – вышел отдельным изданием в 1946 году, но отдельные главы из него печатались в журнале «Наша страна» еще перед войной. В романе этом советский инженер Лавров для изменения сурового климата советской Арктики предлагал прорыть под дном Ледовитого океана глубокие тоннели, чтобы вода течения Гольфстрим активнее подогревалась внутренним теплом земли и теплоотдачей радиоактивных пород.

Не без юмора и не без сопереживания оценил последний труд своего друга А. Р. Палей: «Владыка-холод, безраздельный властелин Арктики, преодоление его, настойчивая борьба с природными экстремальными условиями, которую приходится вести героям, – такова тема. Не обошлось и без вредителя, засланного врагами. Впрочем, это ведь не выходит за пределы возможного».

«Адамов умел быть поэтичным и в своей не очень фантастической технике, – отмечал известный исследователь советской фантастики А. Ф. Бритиков. – Работа тружеников моря в „Тайне двух океанов“ занимательна и романтична. Но и этому и двум другим романам Адамова, при множестве интересных частностей, все-таки не хватало поэзии большой идеи. Если в „Тайне двух океанов“ еще было что-то от „информационного бюллетеня“ перспективных направлений науки и техники, каким начинал становиться научно-фантастический роман к концу 20-х – началу 30-х годов, то в „Изгнании владыки“, до отказа набитом все теми же скафандрами и прочим реквизитом предыдущих романов, уже проглядывал какой-то рекламный каталог всевозможных штучек».

Что ж, наверное.

Адамов не додумался до реактивных самолетов.

Он не узнал о меченых атомах, не придумал электронно-счетных машин и атомных ледоколов, но он оставался писателем и в слабостях своих и в достижениях. Он не узнал, конечно, что интерес к электричеству скоро сменится всеобщим интересом к атомной энергии, но, как мог, в меру своего понимания, следил за наукой, за ее достижениями.

Он дожил до Дня Победы и скончался 14 июля 1945 года.

***

Н. Шпанов.

В годы Великой Отечественной войны отдельными выпусками печатался фантастический роман Ник. Шпанова «Тайна профессора Бураго» с рисунками художника П. Алякринского. Вышло шесть выпусков (1943–1944). Три из них в 1945 году были, как это ни странно, повторены в далеком Абакане. В 1958 году роман переиздали в новой редакции под названием «Война невидимок». Два старых друга – моряк Павел Житков и летчик Александр Найденов встречаются в доме профессора Бураго. Профессор и Житков совместно работают над проблемой невидимости для флота, а Найденов занят фантастическим «оптическим ухом». Вокруг профессора роятся шпионы, он вдруг загадочно исчезает, оставив записку о якобы ошибочности своих научных открытий. При всем этом от романа трудно было оторваться. Не случайно Кир Булычев позже заметил с явной горечью: «Шпанов как фантаст, на мой взгляд, превосходил всех массолитовских писателей. Он казался мне человеком, которому судьба подарила самородок. Вот он вытащил из тайги этот самородок – свой талант – и принялся, суетясь, отщипывать, отбивать, откалывать от него куски, пока весь самородок не промотал…»

Популярностью пользовались книги Ник. Шпанова о советских сыщиках (необычные для того времени) – «Ученик чародея» (1956), «Похождения Нила Кручинина» (1956), а так же весьма объемные политические романы «Поджигатели» (1950) и «Заговорщики» (1952). Это была первая попытка рассказать о тайнах Второй мировой войны, кардинально перекроившей мир. Кстати, и эпиграф из Ленина был подобран соответствующий: «Надо объяснить людям реальную обстановку того, как велика тайна, в которой война рождается». С уважением и почтением отзывался о политическом всезнайстве Ник. Шпанова писатель Юлиан Семенов. «Если хочешь научиться чему-то, – однажды написал он мне, – учись у того, кто умел хватать успех за хвост. Учись у Шпанова огромности темы, исторической насыщенности. Просто так – это не получается даже у ловкачей». И указывал на невероятное количество реальных персонажей Ник. Шпанова: Сталин, Рузвельт, Гувер, Димитров, Гитлер, Кальтенбруннер, Чан Кайши, Мао Цзэдун, Гесс, Даллес, капитан Рэм, короли и президенты, послы и писатели, физики и летчики. «Как трудна должна быть задача писателя-художника, когда он берется за перо, чтобы воплотить в художественных образах одну из самых драматических эпох современной истории! – такими словами издательство предварило одно из изданий романа „Поджигатели“. – Действительно, это гигантская задача, которая даже не по силам одному человеку. Не случайно ведь в мировой литературе нет еще настоящего, правдивого произведения, посвященного художественному раскрытию тайны, в которой рождалась вторая мировая война».

Поистине портрет эпохи.

Кто-то скажет – смазанный, неточный.

Несомненно. Но несмазанных и стопроцентно точных попросту не существует.

Умер Сталин, пришла эпоха Хрущева. То, что вчера гарантировало успех, уже не срабатывало. Новые идеи, новые люди, новые интересы. В марте 1959 года в «Комсомольской правде» появилась большая статья: «Куда идет писатель Шпанов». Но это уже мало кого интересовала.

Умер Н. Н. Шпанов 2 октября 1961 года.

***

Использовал псевдоним К. Краспинк — Коля Красный Пинкертон.

"В 1943-44 гг. был опубликован целый ряд фантастических приключенческих произведений: роман «Тайна профессора Бураго» (1943-44) в виде шестикнижья (переизданы в 1945 году в Абакане в 3 томиках) и его продолжение «Война невидимок» (1944), повести «Происшествие на «Клариссе» (1943), «Пленники острова Туманов» (1943). Все эти произведение после войны автор переработал и объединил в большой авантюрный роман «Война невидимок», в котором действуют все традиционные штампы того времени развлекательной литературы: гениальный изобретатель, коварные шпионы, проницательные контрразведчики, беспечные начальники и бдительные простые советские люди.

В 1949-1951 годах были написаны два самых крупных произведения Николая Шпанова – романы «Поджигатели» (1949) и «Заговорщики» (1951), в которых Вторая мировая война была представлена как результат сговора американских империалистов с германскими фашистами, а послевоенные события раскрывают технологию развязывания новой мировой войны империалистическими хищниками с помощью предателей из социалистического лагеря. Романы были непривычны для советского читателя. Наряду с обширным цитированием совершенно секретных документов (авторская фантазия), книги выглядели с одной стороны многоплановыми, а с другой имели довольно занимательный авантюрный сюжет. Следует также отметить, что отрицательные персонажи в романах были выписаны автором с большей тщательностью, чем достаточно однообразные в своих добродетелях коммунисты и борцы за мир. Эта своеобразная дилогия была написана в ключе тогдашней официальной доктрины СССР и не удивительно, что за короткий срок выдержала несколько десятков переизданий, принеся значительную прибыль не только автору, но и многим областным издательствам.

После 1955 эти романы при жизни автора более не переиздавались. А книга «Заговорщики», имевшая особую направленность (в романе, например, Иосип Броз Тито был описан как пособник ЦРУ), подлежала изъятию из библиотек и книготорговой сети, так же как и памфлет автора «Дипломаты «плаща и кинжала» (1952). Памфлет содержал очерки об организованных советской госбезопасностью в социалистических странах на рубеже 1940-50-х однотипных политических процессах по обвинению кардинала Мидсенти, Т.Костова, Л.Райка, Р.Сланского и др. в сотрудничестве с американскими «поджигателями войны» и их подручными из рядов «мирового сионизма».

В 1955 году выходит отдельным тиражом повесть «Связная Цзинь Фын», предварительно опубликованная в журнале «Смена» в 1951 году как главы из третьей книги романа «Поджигатели», но в связи с вышеописанными событиями, так и оставшейся отдельным изданием. Он почти не принимал участия в литературной и общественной жизни, а вскоре оказался в изоляции от основного направления советской литературы, претерпевшей изменение после известного ХХ съезда КПСС. С конца 1950-х Николай Шпанов переключается на произведения детективного жанра, в которых преимущественно ловят шпионов и предателей, и документальные повести об изобретателях (сборник «Повести об удачах великих неудачников»). В цикле повестей «Похождения Нила Кручинина» Николай Шпанов создал первый в советской литературе образ сыщика, являющегося сквозным героем нескольких произведений. Своеобразными прототипами литературным героям А. Конан-Дойла – Шерлоку Холмсу и доктору Ватсону – Шпанов делает героями своих произведений Нила Платоновича Кручинина и его верного друга Сурена Грачика.

В 1958 году вышла его новая книга – роман «Война невидимок», рассказывающий о борьбе советских ученых и разведчиков против фашизма. Повторимся, что он был создан на основе печатавшихся во время войны отдельных повестей «Тайна профессора Бураго» (1943) и «Война невидимок» (1944). «Тайна профессора Бураго» вышла в виде шести небольших книжечек и стала первой половиной романа, а вторая, напечатанная и не законченная в журнале «Огонек», в романе стала 13 и 14 его главами. Но надо заметить, что автор свой роман значительно переработал, так что повести не всегда идентичны книге 1958 года. Эта книга была напечатана тиражом 225 000 экземпляров и вызвала жестокие нападки критиков, которые перешли в откровенную травлю Шпанова.

Последние годы жизни Николай Шпанов тяжело болели жил на хуторе Эсберг Ракверского р-на Эстонской ССР, где работал над посвященной современности завершающей частью трилогии, начатой «Поджигателями» и «Заговорщиками» – романом «Вне закона». Перед самой кончиной была опубликована последняя книга автора – антиамериканский фантастический роман-памфлет «Ураган» (1961), который остался практически незамеченным ни критикой, ни читателями. В этой книге автор высказал смелую идею подавлять водородные и атомные бомбы противника прямо на земле или в воздухе.

Собственно, и смерть Николая Шпанова оказалась незамеченной. Он скончался в Москве в возрасте 65 лет и на его похороны не пришел ни один человек, кроме ответственного за церемониал чиновника Литфонда."

http://archivsf.narod.ru/1896/nikolay_shp...

***

С. Беляев.

Известность Сергею Беляеву принес научно-фантастический роман «Радио-мозг» (1926), сперва из номера в номер печатавшийся в «Рабочей газете», затем появившийся отдельным изданием. Послесловие к «Радио-мозгу» написал инженер Б. Кажинский, тот самый, что проводил с дрессировщиком В. Дуровым опыты над изменением психики животных и ставший прототипом инженера Качинского в романе другого Беляева (Александра) «Властелин мира». Б. Кажинский подчеркивал доступность, читаемость, современность романа. Это действительно было так. Все отвечало времени: и язык (наркомздравовцы, лекпомы, самоуки…), и герои (энергичный и преданный коллективному делу инженер Гэз, интеллигентный, а значит не всегда готовый к конкретным решительным действиям доктор Тах, решительный, все понимающий, умеющий разрешить любой конфликт главный начальник химической промышленности Союза Глаголев, Мишутка – рубаха-парень, лихой самоучка, сумевший самостоятельно написать пролетарскую симфонию для домр…), и интонация, и тональность.

«Тах смотрел на залу, заполненную рабочими и работницами. Перед ним колыхался цветущий луг живой рабочей массы».

При этом он — дитя своей эпохи, которая чувствуется во всем: в языке (все эти — наркомздравовец, лекпом, самоук…), в героях (весьма типичный для тех лет энергичный и преданный коллективному делу инженер Гэз, интеллигентный, а значит, не всегда готовый к конкретным действиям доктор Тах, весьма решительный, все понимающий, умеющий разрешить любой конфликт главный начальник химической промышленности Союза Глаголев, наконец, Мишутка, рубаха-парень, самоучка, самостоятельно написавший пролетарскую симфонию для домр), в интонации, в тональности, в каждой фразе."

«Тах смотрел на залу, заполненную рабочими и работницами. Перед ним колыхался цветущий луг живой рабочей массы». Тем не менее доктор Тах, совершивший великое открытие, не торопился сообщать о нем людям. Ему хотелось все досконально обдумать, ведь в конце концов его открытие не так уж безопасно, его открытием могли воспользоваться внешние и внутренние враги. «И тогда… проснувшись, он (радио-мозг. — Г.П.) начнет думать… Он начнет прислушиваться к Парижу, Берлину, Копенгагену, все складывать в себе, все, что жалкие дипломаты пытаются утаивать друг от друга. И потом радио-мозг величественно по всему земному шару даст очередную порцию це-волн, которые вопьются в мозги людей, заразят их мыслями… и люди сойдут с ума, истребляя друг друга в последней войне».

Впрочем, о великом открытии, преобразующем мир, доктор Тах не торопится доложить даже близкой ему рабочей массе. Он прекрасно знает, что великие открытия далеко не всегда безопасны, любое из них, на вид самое безобидное, можно использовать для низких целей. «И тогда… проснувшись, он (радио-мозг, – Г. П.) начнет думать… Он начнет прислушиваться к Парижу, Берлину, Копенгагену, все складывать в себе, все, что жалкие дипломаты пытаются утаивать друг от друга. И потом радио-мозг величественно по всему земному шару даст очередную порцию це-волн, которые вопьются в мозги людей, заразят их мыслями… и люди сойдут с ума, истребляя друг друга в последней войне…»

В «Радио-мозге» герои Беляева обращались с наукой достаточно свободно.

«От аппарата Гричаров, – говорил один из них, – не скрывается ни одна человеческая мысль, как они хвастают в своих шантажных радио, которые я перехватываю. И хотя мне кажется, что этого пока еще нет, они лгут и шантажируют, но это может стать фактом каждую минуту… Мы приняли меры… Мишутка со своей дифракционной решеткой пришел нам на помощь… Он использовал Мелликэновскую зыбь микроволн, и мы теперь имеем радиозаграждение… Сейчас мы с вами окружены этим заграждением, и извне ни одна волна посторонних генераторов, в том числе и Гричаровских, не проникает к нам».

Перелистывая пожелтевшие от времени страницы журналов и книг, отчетливо чувствуешь жгучий интерес ко всему, связанному с реальной будущей войной. «Советская литература, – например, указывал Николай Тихонов, – почему-то избегает разработки таких тем, как наука и война, техника и военное искусство, а между тем в дни усилившейся военной опасности, в дни, когда буржуазные государства вооружаются, обгоняя друг друга в лихорадочном желании увеличить свою боевую мощь, об этом следует вспомнить в литературе».

Вспомнили. Появилось множество военно-фантастических романов, повестей, рассказов. Энергичный, жаждущий известности Сергей Беляев тоже внес свою лепту в это немаловажное дело. В 1928 году в журнале «Авиация и химия» появилась фантастическая повесть Сергея Беляева «Истребитель 17-Y» , будучи (кардинально переработанная автором вышла в 1939 году уже как роман под названием «Истребитель 2Z». т.к. оказалось, что истребитель И-17 уже был разработан советскими конструкторами, и автора чуть было не заподозрили в шпионаже и раскрытии военной тайны). «Зловещему изобретателю Урландо, очередному претенденту на мировое господство, – не очень одобрительно отзывался о повести критик и литературовед Е.П. Брандис, – противопоставлены советские ученые, использующие аналогичное открытие в мирных целях. Все в этом романе донельзя преувеличено: и разрушительная сила аппарата Урландо, и тот же самый фантастический принцип извлечения энергии, помогающий советским ученым выращивать пшеницу за двадцать четыре часа, и гипертрофированно-отрицательные типы, и плакатные положительные герои, не поддающиеся никаким человеческим слабостям, и та необыкновенная легкость, с какой советские торпеды, управляемые по радио, уничтожают грозный „истребитель“ Урландо». Фантастическая техника в романе «Истребитель 2Z» состоит из таких муляжных деталей, как лучи смерти, раздвигающиеся стены и звучащие из пространства механические голоса.

В 1947 году вышел последний научно-фантастический роман Сергея Беляева «Властелин молний». Названия глав в нем звучали для читателя как музыка: «Огненные бусы»… «Опять огненные бусы»… «В вихре молний»… «Вероятная невероятность»… «Туманность в созвездии Южного Циркуля»… «Молнии в плену»… «Тайна кольца и перчатки»… Идея тоже впечатляла. «В ту ночь под 12 октября 195… года, одиннадцать лет тому назад, в жизни Радийграда отмечалось торжественное и знаменательное событие. Есть сто секунд паузы после того, как радиоволны разнесут по всему миру полночный звонок кремлевских курантов и величественные аккорды Государственного гимна СССР. В эти секунды на улице Алексея Толстого в Москве радиостудия готовится к ночным концертам. И вот тогда, в эти секунды, ультракороткая волна „Эпсилон-4“, как невидимый прожектор, пронзила тысячекилометровые пространства, ионизируя на своем пути воздух и устанавливая этим прямую трассу для полета сгустков энергии, воздушный путь от высокогорной станции Чам-Тау до Радийграда в Заполярье…»

На обложке романа – волевое лицо, озаренное светом шаровых молний, цепочкой выкатывающихся на читателя. На этот раз герои Сергея Беляева решали проблему извлечения из земной атмосферы рассеянной там электромагнитной энергии и передачи ее без проводов на дальние расстояния по специальным ионизированным трассам. Конечно, как всегда, научный экспериментальный институт высоковольтных разрядов был окружен атмосферой самых зловещих тайн и случайностей.

Умер 11 февраля 1953 года.

***

Л. Платов.

Родился 1 (14) сентября 1906 года.

Объездил весь Советский Союз, побывал в самых отдаленных его уголках, встречался с представителями разных профессий. Первая научно-фантастическая публикация – повесть «Дорога циклонов» (1938). За нею последовали «Трансарктический пассажир» (журнал «Самолет», 1939), «Соленая вода» (журнал «Смена», 1940), «Каменный холм» и «Земля Савчука» (журналы «Огонек» и «Наша страна», 1941). Но чаще всего Леонид Платов печатался в журнале «Вокруг света». Там вышли, кроме упомянутой выше «Дороги циклонов», научно-фантастические повести «Аромат резеды», «Господин Бибабо», «Концентрат сна» (все – 1939), «По реке Тайн» (1941).

Один за другим выходили приключенческие романы и повести.

«Секретный фарватер» (1964), «Бухта Потаенная», «Когти тигра», «Предела нет» (1970), «Эхо бури» (1971). Подвиги морских разведчиков, подводников, матросов, офицеров. В повести «Предела нет!» вдруг опять возник фантастический элемент. В давнем рассказе («Аромат резеды»), послужившем основой для этой повести, некий Герт когда-то подвергался страшным экспериментам, суть которых до него дошла только благодаря попавшему в его руки дневнику фашистского врача. «Он схватил тетрадь так поспешно, что чуть не опрокинул настольной лампы. Торопясь, перевернул несколько страниц, заглянул в начало. Его поразили слова „формула“ и „страх“. Мышьяковистый ангидрид, – записано было там. В числе симптомов чувство страха. Дифенилхлорарсин. Человек, как выяснилось, значительно чувствительнее собак и мышей. При продолжительном вдыхании наблюдается чувство страха. Окись углерода. Наблюдается также поражение нервной системы: состояние депрессии, бредовые идеи и галлюцинации. Цианистый водород. В конвульсивной стадии чувство страха у отравленного увеличивается, сознание теряется, появляются судороги». Перечень этот заключался словами: «Но то были лишь предтечи моего лютеола».

В повести «Предела нет!» ситуация была осовременена. «В газетной вырезке, – сообщал главный герой, – дано описание документального фильма, который был посвящен специальным маневрам, проведенным в Англии. Над „полем сражения“ авиация распылила небольшие дозы ЛСД. Ветер (направление и сила его были рассчитаны заранее) подхватил и понес на „позиции“ противника „отравленный воздух“. Эффект разительный! Солдаты перестали подчиняться офицерам, бросили оружие. Некоторые в панике взбирались на деревья».

«Мой совет тебе: живи с широко раскрытыми глазами и ушами, обдумывай жизнь, присматривайся к людям (к людям, а не к проблемам – это относится и к научной фантастике), в центре задуманного произведения поставь человека: ученого, борца, открывателя, новатора. И пиши каждый день – для тренировки». Так писал в конце 1957 года школьнику Гене Прашкевичу известный писатель Леонид Платов. «...Ты пиши, имея перед собой Ефремова, А.Толстого, Уэллса, Стивенсона. У них и учись. Плохому не научат».

Умер 26 ноября 1979 г.

***

Известный фантаст Г.Адамов переход фантастической подводной лодки «Пионер» («Тайна двух океанов») из Балтийского моря в Тихий океан обосновал реальной необходимостью устрашить японцев, слишком к тому времени активизировавшихся. Подразумевалось: появление «Пионера» приведет агрессивных япошек в трепет. Переход, понятно, оказался непростым — диверсанты, шпионы. Не случайно критики не уставали повторять: «Книга должна учить бдительности!»

«Истребитель 2Z» Сергея Беляева — лучший тому пример.

Первый вариант романа, опубликованный в 1928 году («Истребитель 17-Y») был, на мой взгляд, динамичнее. В том первом варианте ощущались экспрессия, здоровый соревновательный дух. Молодость чувствовалась в том варианте! Молодость страны, молодость автора. А переписывая роман через десять лет (каждый представляет, что это были за годы), Беляев переписал его в совершенно плакатном духе — черные, как ночь, враги, светлые, как майское утро, друзья. Из текста (вспомним жалобы другого Беляева — Александра) вычеркивались все живые Характеристики, образы последовательно заменялись на схемы. Некто Урландо, изобретатель чудовищных лучей смерти, которыми угрожает молодой Советской стране международный фашизм, ни с того ни с сего вдруг отправился прямо в логово своих заклятых врагов, то есть в молодую Советскую страну. Нелегально, конечно. До него дошли слухи, что советские ученые в своих исследованиях пошли вроде бы его путем и добились больших успехов. Претерпев массу безумных приключений, иногда просто нелепых, Урландо выясняет, что советские ученые и впрямь получили удивительные результаты, правда, не в сфере вооружения, а в сельском хозяйстве. Ну, скажем, они построили машину, которая, выйдя в поле и одновременно удобряя, выхаживая, засеивая его, сокращает время от посева зерна до жатвы до одних суток!

Даже для 1939 года это звучало несколько вызывающе.

Критик А.Ивич писал: «Доводить замечательные труды Лысенко до такого абсурда, как созревание пшеницы через двадцать четыре часа после посева, — значит невыносимо опошлять серьезное дело!» Попутно указывалась легко угадываемая зависимость С.Беляева от А.Толстого, иногда даже в мелочах. У Беляева: Урландо — Штопаный нос, у Толстого: Гастон — Утиный нос.

В финале советские бойцы лихо разделывались с ужасной машиной Урландо. Соответственно, и тайна ее переставала быть тайной.

«…Что обозначала буква „зет“ в ваших формулах?

Урландо на мгновение запнулся, смолчал, потом быстро ответил:

— Обычно, как принято, «зет» имеет несколько, то есть, я хотел сказать, два значения. В ядерной модели атома, предложенной Резерфордом, знаком «зет» принято обозначать число отрицательных электронов в электронной оболочке вне ядра атома.

— Это известно, — сухо ответил Груздев. — Принято считать, что ядра всех элементов состоят из протонов и нейтронов, масса ядра обозначается буквой М, а его заряд — буквойZ. Здесь «зет» обозначает количество заряда. Эти два значения мне известны, как и всем. Нас здесь интересует третье значение. Интересует ваше значение «зета» в формулах, начиная с номера шестьдесят семь и дальше.

Сидящий с края большого стола Голованов подтвердил:

— Совершенно верно. Например, формула триста восемьдесят девятая никак не касается внутриатомных реакций.

У Урландо наморщился лоб, и он встряхнул головой, как бы решаясь говорить только правду:

— У меня «зетом» иногда обозначались световые кванты. Мне удалось понять интимный процесс образования материальных частиц из фотонов, о чем так беспомощно рассуждал в начале сороковых годов знаменитый Леккар и за ним школа Фрэддона. Электроны и позитроны не неделимы, как думают».

Действительно.

Несут всякую ерунду. А тут интимный процесс образования материальных частиц.

И все же, все же.

О пресловутой теории фантастики ближнего прицела:

«Сторонники ее призывали держаться ближе к жизни.

Ближе понималось не идейно, а формально: ближе во времени, ближе территориально. Призывали фантазировать в пределах пятилетнего плана, держаться на грани возможного, твердо стоять на Земле и не улетать в космос. С гордостью говорилось о том, что количество космических фантазий у нас сокращается».

И далее: «По существу, это было литературное самоубийство. У фантастики отбиралось самое сильное ее оружие — удивительность. Понятно, что жизнь опередила таких писателей. Пока мы ползали на грани возможного, создавая рассказы о многолемешных плугах и немнущихся брюках, ученые проектировали атомные электростанции и искусственные спутники…»

В 1958 году на Всероссийском совещании по научно-фантастической и приключенческой литературе, состоявшемся в Москве, встретились Г. Гребнев, Владимир Немцов, Георгий Тушкан, Николай Томан, Аркадий Адамов, Константин Бадигин, Лев Шейнин, Кирилл Андреев, Евгений Павлович Брандис, В. Сытин, Борис Ляпунов, Георгий Гуревич, А. Полещук, П. Аматуни, Александр Петрович Казанцев.

Шел пятьдесят восьмой год.

Все равно Вячеслав Пальман (сам отсидевший в магаданских лагерях) назвал свой доклад: «Книга должна учить бдительности».

А, впрочем, что изменилось в фантастике?

«К половине двенадцатого все было готово к встрече. В ста метрах от шара ровными рядами выстроились батальоны полка. Ближе расположился оркестр и почетный караул. В пятидесяти метрах от корабля стоял микрофон».

Так Георгий Мартынов («Каллисто») описывал встречу землян с каллистянами.

На следующей странице музыканты играли государственный гимн планеты Каллисто. «Офицеры приложили руки к козырьку фуражек».

***

ЮЛИАН СЕМЕНОВИЧ

В 1978 году я получил письмо с таким адресом на конверте: «Новосибирск, Геннадию Прашкевичу». В письме лежала рекомендация. Думаю, ее можно привести целиком, поскольку является она документом времени. Если Юлиан Семенов действительно был полковником или даже генералом КГБ и близко дружил с Ю.А.Андроповым (как утверждают слухи), тем интереснее.

«…Книгу „Люди Огненного кольца“, — писал Семенов, — я прочитал залпом.

Книга эта — необычна, ибо при всей ее разности со страниц встает автор — нельзя его не понять и не почувствовать. Автор этот влюблен в жизнь, которая прекрасна — во всей ее многосложности и противоречивости. Автор этот — романтик, он умеет находить прекрасное и в столярном цеху, где пахнет стружкой и клеем, и где каждый человек — человек, то есть характер, и на Курильских островах. Однако и там, в краю романтики, Прашкевич не ищет легкого, поверхностного, он копает вглубь, и копает отменно.

…Прашкевич раскован в своей прозе. Эпитеты его порой дерзки. И это — прямо-таки замечательно. Нашему учителю Горькому много досталось за «море смеялось». Но критики Горького забыты — Алексей же Максимович вечен. Можно соглашаться или не соглашаться с дерзостями Прашкевича, однако же нельзя не признать, что рождены они талантливостью его литературного дара, его добротою и ответственностью за наше молодое поколение, которое постоянно корректируется в наш стремительный век. Герои Прашкевича — рабочие люди. И замечательно, что он так пристально любит их, так гордится ими, так открыто за них радуется.

…Есть у Прашкевича и иные герои: недобитые гитлеровцы, шваль из Иностранного легиона — бандитские наемники империалистов. И здесь Прашкевич на высоте: он не мажет их черным, он не делает их глупцами, он пишет врага, которого надо уничтожить, а когда враг силен, тогда шапкозакидательство — преступно».

«Океан был велик и скучен, как романы Бальзака».

Многих такие фразы бесили, но Семенов искренне радовался.

«Что ты хочешь? — кричал он в телефонную трубку. — Кто пишет не так, как все, под того копают. Под тебя долго будут копать, а ты вкалывай!» Когда Госкомиздат задался целью уничтожить, выбросить из всех планов очередную мою книгу, Семенов позвонил главному редактору издательства: «Чем можно помочь Прашкевичу? Рецензией в центральной печати? Значитца, дадим рецензию в „Правде“.

И рецензии появлялись.

В «Смене», в «Правде».

После «правдинской» мне позвонил один осторожный новосибирский литератор и пугливо сказал: «Снимаю шляпу. Теперь тебя никто не тронет».

Но он ошибся.

Он не понимал главного.

Ни мне, ни моим книгам все эти рецензии не могли помочь по той простой причине, что Семенов чаще находился за границей, чем в Москве. Но время от времени я все-таки плыл под мощной защитой этого классного суперкрейсера, зовущегося Юлианом Семеновым -дымящего трубкой, посверкивающего зажигалкой, находящегося в вечном движении, наконец, в силе.

В октябре 1978 года он вызвал меня в Москву — на совещание писателей-международников. Далеко не все присутствующие отвечали этому понятию, разве что сам председатель. Он, кстати, свободно владел не только немецким и английским, но и языком пушту. И объяснялся на других языках. Это давало возможность мотаться по всему миру, везде он чувствовал себя своим — среди никарагуанцев, кубинцев, во Вьетнаме, в Афганистане, понятно, в Париже, в Латинской Америке. Влипал в разные истории, но до поры до времени вылезал из всего. А потом достал своего ангела-хранителя.

Небольшого роста, плотный, коротко стриженный, он с любопытством смотрел на меня снизу вверх. Любил свитеры. Из-под свитера белел воротник рубашки. Крупные, сильные, резко очерченные глаза. Часы носил карманные — на цепочке. В разгаре спора бил ладонью по столу: «Брек!»

«Моя Дунечка, ей 20 лет, весьма ехидна, но прочла твою книгу. Значит, это настоящее».

В мастерской, расположенной рядом с ипподромом, негромко, но твердо сказал: «Война почти неизбежна. Наша ошибка: решать надо было семь лет назад, на Синьдзянском полигоне (три атомных взрыва). США не вмешались бы».

Китай его пугал.

«Значитца».

«Жена?» — спросил я, увидев в мастерской на Беговой симпатичную девушку.

Он засмеялся: «Подружка. Случайно прихватил из Пицунды. Теперь надо отправить обратно».

И мы везли подружку в аэропорт.

На «Темп-танке».

«По мере уменьшения потенции моральный уровень растет, нет?» — хохотал он.

«Старик. Геночка. Дружище».

Мастерская его находилась на двенадцатом этаже.

На стенах фотографии — Юлиан рядом с Джоном Кеннеди, Юлиан с Хемингуэем на рыбалке, Юлиан в обнимку с Луи Армстронгом. «Каждый на планете знаком с каждым через человека, — смеялся. — Я жал руку папе Хэму, теперь ты мне. Вот она и есть эта связь, нет?» Запомнились работы Дуни Семеновой на стенах — длинные размазанные лица. И на дверях табличка: «Вор! В этой квартире нет денег и драгоценностей. А особенно не бери рукописей. Если они появятся на толкучке, будет плохо тебе, вор».

Огромный стол в пустой комнате.

При мне Семенову доставили корректуру с разрешительным штампиком КГБ — «ТАСС уполномочен сообщить».

«Если хочешь научиться чему-то, – однажды написал он мне, – учись у того, кто умел хватать успех за хвост. Учись у Шпанова огромности темы, исторической насыщенности. Просто так – это не получается даже у ловкачей». И указывал на невероятное количество реальных персонажей Ник. Шпанова: Сталин, Рузвельт, Гувер, Димитров, Гитлер, Кальтенбруннер, Чан Кайши, Мао Цзэдун, Гесс, Даллес, капитан Рэм, короли и президенты, послы и писатели, физики и летчики.»

«Работать, старик, надо быстро и много. Тот, кто пишет три строки в неделю, — или не умеет писать или врет. За два года ты должен выдавать три романа, нет?»

«К новому изданию твоих „Курильских повестей“ непременно напишу предисловие».

«Ты будешь работать над нашей тематикой?»

Американские сигареты, трубка. «Ну и длинный ты!»

Под «Черного доктора» (Массандра) с интересом: «А пьесы писал? Как это — нет? Это напрасно. Тебе надо попробовать. Это диалоги! Это живая речь».

На столе — газовый пистолет. «Вообще люблю оружие».

Одно время мне казалось, что в книгах Юлиана Семенова ровно столько слов, чтобы писателя поняли правильно и почувствовали интонацию вещи — не больше, не меньше. Но сейчас я вижу, что как писатель он гораздо богаче, чем некоторым хотелось бы видеть. «Истинный ариец. Характер — приближающийся к нордическому, стойкий. С товарищами по работе поддерживает хорошие отношения. Безукоризненно выполняет служебный долг. Беспощаден к врагам рейха. Спортсмен, отмеченный призами на соревнованиях стрелков. Отменный семьянин. Связей, порочащих его, не имел. Отмечен наградами рейхсфюрера СС».

Это надо был уметь сделать.

И надо было уметь играть классическими сюжетными блоками.

Я не стеснялся говорить это Юлиану Семеновичу. Он смеялся: «Если тебя поняли, значит, ты добился цели, нет?»

Он вообще любил действие.

Вот и прекрасно, говорю я себе. Есть Семенов и есть Конецкий. Есть Станислав Лем и есть Джозеф Конрад. Поэтому литература и велика, нет? Джозеф Конрад, например, так считал: «Искусство долговечно, а жизнь коротка, и до успеха очень далеко. И потому, сомневаясь в том, хватит ли сил идти так далеко, мы говорим не так уж много о цели искусства, которая, как сама жизнь, увлекательна, трудна, туманна. И цель эта — не в ясной логике торжествующего результата, не в раскрытии одной из тех бездушных тайн, которые называются Законами Природы. Она не менее возвышена, однако более трудна. Приостановить на мгновение руки, занятые земной работой, заставить людей, зачарованных дальними целями, бросить взгляд на форму и цвет, на свет и тени окружающего мира; заставить их остановиться ради взгляда, ради вздоха, ради улыбки — такова цель трудная и ускользающая, достижимая только немногими…-»

Г. Прашкевич. Красный сфинкс. Адское пламя. Гибель шахмат. Малый бедекер по научной фантастике.